Cat Power – Wonderwall
The 1975 – Falling For You
---
позволь держать тебя за руку в этой припяти,
не отставать в шагах и прижимать губы к шее.
однажды кому-то придется уйти,
когда предательски хрустнет последний кремень.

ELIZABETH OLSEN
Frøya Njord
фрейя ньорд

все, что вы можете узнать о фрейе в городском архиве.
. . . . . . . . . . . . . .

▸ уже двадцать четыре зимы ты пытаешься выжить ▸ крагере - твой дом; единственный и незаменимый. ▸ никогда не интересовалась, кто ты и чем зарабатываешь себе на жизнь. ▸ свободнее тебя - только ветер. ▸ я не хочу слышать и ничего о том, что мне придется делить тебя с кем-то; но иногда я становлюсь безмерно радостная оттого, что твое отягощающее присутствие прекращается. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . -безумно прошу душевности и грамотности; чтобы фрейя не была перековеркана. -к слову, прошу обратить внимание на то, что между агнес и фрейей нет каких-то определенных отношений. лишь один океан на двоих, в котором невозможно не утонуть. -я могу действительно долго настраиваться на игру, обдумывать свои слова и решения, поэтому терпение - нужное качество.

безумие относительно. всё зависит от того, кто кого запер в какой клетке.
пожалуйста, дай вдохнуть твой воздух. напиши нам свою историю на этом старом клочке бумаги.
. . . . . . . . . . . . . .

В глубокой печали нет места сентиментальности. Она окончательна, как и сами горы, как констатация факта. Она просто есть. Осознав это, ты утрачиваешь способность жаловаться.

Моя трепетная чудесная девочка, что приходит без стука в шесть утра с бутылкой текилы и новой порцией мертвых историй, я тебя безоговорочно люблю, и ненавижу, и, кажется, уже сама потерялась в этих чувствах.
Я по привычке в шутку называю тебя гребаным ангелом, а ты серьезно отвечаешь, что рая не существует и все ангелы горят в аду. А я лишь верю, верю так, как не верю никому, ведь ты, моя милая, уже давно сгорела, и лишь тлеющие угли дымятся на самом дне твоего существования.

Ты сгорела_перегорела_потухла, а мне остался лишь жалкий пепел, что я крупицами вбираю в себя, вдыхаю, не боясь задохнуться, как в первый и последний раз, когда проводила пальцами по твоим прядям, что я называю безликими.
Ты ведь сама такая безликая, что даже кажется, робкая и тихая, но я же знаю, что ты еще та чертовка, портишь мне жизнь степенно, с удовольствием все руша и погружая меня все снова и снова в эту пучину боли.
Ты по привычке садишься на краешек моей ванной, улыбаешься своей бледной исключительной улыбкой и прикасаешься эти самыми губами к виску. Достаешь откуда-то эту ненавистную тетрадку и начинаешь зачитывать отвратительные стихи без рифмы, которые при возможности я бы сожгла.
Ты ведь знаешь, как я ненавижу их и лишь прячешь потрепанную тетрадь, сидишь, продолжаешь читать этот свой пресловутый «шедевр» раз за разом, пока чертовы буквы не выжигаются рельефными узорами на всем моем существовании или до тех пор, пока синяки от моих пальцев не появляются на твоих тонких запястьях.

Боже, как же я ненавижу тебя.
Я ненавижу петь тебе песни в переходах и думать о том, что готова душу продать за твое счастье без меня. А ты лишь болезненно смеешься и говоришь, что, к сожалению, у меня нет души и ничего не выйдет.
Да какой из тебя к черту ангел? Сущий демон во плоти. И я когда-нибудь разобью эту красивую резную бутылку ольмеки голд о твою симпатичную головку, а потом полью все лаймовым соком.

Я постоянно рассыпаю соль и разбиваю голыми руками зеркала в квартире, орошая паркет осколками, а ты – веришь в суеверия и со спокойствием достаешь бинты, которые уже, наверное, должны когда-то кончиться, но ведь ты постоянно пополняешь эти запасы.
В моей квартире, вероятно, уже целые заначки этих твоих бинтов с запахом то ли больницы, то ли хлорки.
Кажется, когда я в следующий раз решу покончить собой, ты лишь снова замотаешь мои запястья со словами «до свадьбы доживет».
Будто у таких, как я, может быть свадьба или счастье.

В тебе так много веры, так много надежды, что можно утонуть. Правда, направлена она всегда не на тебя саму.
Мне невероятно осточертело, что ты выкидываешь все мои ментоловые сигареты прямо в окно, а потом смотришь своими невинными глазами и спокойно говоришь о том, что не любишь этот запах.
Я ненавижу, когда ты открываешь окна по всей квартире в минус тридцать, а потом дефилируешь в нижнем белье вся покрытая мурашками. Моя милая дурочка, ты ведь мерзнешь, я знаю. Но в ответ до меня доносится лишь твой издевательский истеричный смех и слова о том, что у тебя слишком ледяное сердце, чтобы замерзнуть.
И действительно, я и забыла, что ты никогда не болеешь.

Я ненавижу все о тебе и все с тобой.
Я, кажется, уже ненавижу саму мысль о том, что ты существуешь на этой планете.
Я прохожу, провожу похудевшими руками по полкам шкафов, где когда-то лежали твои вещи.
Твои волосы неизменно пахнут корицей, шафраном и гвоздикой, и я постоянно думаю о том, что еще никогда не чувствовала ничего прекрасней.
Я тону, горю, перегораю, ты тянешь меня на дно безоговорочно, не терпя никаких возражений и попыток сопротивляться.
Я умираю каждый раз, когда вижу на зеркале в ванной твой лавандовый стикер с картавым почерком.
Ты лавандового цвета и твой голос, шепчущий хриплое je t'aime на ухо, тоже.

Я не знаю, как с тобой бороться, чтобы не убить, поэтому ложусь на белоснежный ковер и молюсь о том, чтобы ты никогда больше не приходила, моя ненавистная до боли и мурашек.

оставленная записка.

Тонкие струйки ненавистными змеями стекают вниз, оставляя своими отвратительными хвостами мутные следы, напоминающие изворотливые водоросли: липкие, с затхлым запахом бездны.  Им совершенны непонятны эти тщетные попытки вырваться, дернуться с остервенением, столкнувшись белоснежным лбом о прибрежные скалы, окрашивая почти черную воду в бардовые разводы с привкусом металла. А они все продолжают ползти по птичьему лицу с искусанными пухлыми губами, несмотря на протесты собираясь в ямы-скулы, переполняя их и наглым водопадом заполняя рот водой с примесью соленых слез. Совершенно беспощадно наполняя собой все нутро, вплоть до вен и маленьких капилляров. Серебряная вода вскоре начинает просвечиваться через тонкую кожицу, переливаясь под ней перламутровым отражением луны на темной глади. Спустя несколько секунд запястья прекращают вырываться из грубого капкана веревок, оплетающих их, и девушка-воробей срывается камнем в бездну, бережно укутанная зелеными нитями пресловутых водорослей.
* * *
Светловолосая голова никак не отрывается от лавандового цвета подушки в мелкий цветочек. На какое-то мгновение мне действительно начинает казаться, что я умерла и эта свинцовая тяжесть – лишь последствие прекращения существования. Осознание происходящего приходит с непозволительной задержкой, заставляя перебрать уже несколько вариантов развития событий.
В конце концов, мне все же удается разжать тонкие пальцы, вцепившиеся с остервенением в бледное покрывало, правда, потом я осознаю, что это была не самая лучшая идея: руки нещадно тряслись, поэтому даже прижав их к лицу, дабы почувствовать наконец тепло кожи, мне не удается прекратить чувство нарастающей тревоги.
Все происходящее уже перестает казаться мне чем-то неправильным или пугающим, хотя страх увидеть руку утопленника, сжавшего свои кости, что некогда были пальцами, вокруг моей лодыжки, до сих пор не отпускает сознание.  После каждого пробуждения я проигрываю этот момент в своей голове, словно воспоминание. Я знаю все до единой детали: зазубрины на голубой коже, потухшие глаза и фиолетовые прожилки. Я знаю, сколько секунд пройдет, прежде чем он оставит своими острыми разлагающимися ногтями длинный порез на ноге, на рванных краях которого тут же появится красная окантовка. Я знаю, потому что каждый раз цепляюсь взглядом за новую отметину, прежде чем умру. Наверное, где-то внутри меня есть целая папка, в которой хранятся подобные воспоминания.
Весь этот ад, что творится со мной с заядлой регулярностью последние пару лет начинает напоминать личный вид водных пыток. Словно кто-то упорно продолжает меня наказывать за совершенные ошибки, ждет, пока я исправлюсь, прекрасно зная, что это никогда не произойдет. Наверное, в итоге я просто сойду с ума, став одним из этих безликих пациентов среди белой поступи упорядоченного хаоса в Мунго.  Если, конечно, это уже не произошло.
Я привычным рывком встаю с кровати, на последок упираясь руками в мягкую ткань, словно она может дать мне хоть немного сил для того, чтобы вытерпеть этот день. Голова привычно кружится то ли от голода, то ли от того, что надо выпить лекарство; каждый раз не могу понять, какова причина именно сегодня. Впрочем, до того момента как паника полностью охватит мое сознание, расползаясь неприятной темно-баклажановой субстанцией по извилинам мозга, рука цепким движением успевает сжать стеклянный пузырек с успокаивающим отваром. В последнее время даже эта бутылочка, пропитанная запахом ромашек, не дает мне должного умиротворения, из-за чего приходится прибегать к более примитивным методам в стиле магглов – сигаретам. Чем не панацея? Мне все больше и больше начинает нравиться ментоловый аромат, которым уже успела пропитаться вся моя одежда. Я говорю, что курю редко, но на самом деле это происходит с заядлой регулярностью, давно переросшей в привычку. Впрочем, пока никто не упрекает меня, я даже и не подумаю остановиться, а учитывая тот факт, что всем на меня давно наплевать – вряд ли я в скором времени расстанусь с никотиновыми палочками, что так удобно устраиваются меж белоснежных пальцев.
*  * *
Я ступаю мягко, изредка опуская голову и с напускным интересом рассматривая извечные бархатные туфли бардового цвета, островатые носки которых уже успели чуть стереться. Я стараюсь не слишком-то абстрагироваться от внешнего мира, но все равно ловлю себя на мысли, что вечерние коридоры мне нравятся гораздо больше. Небольшое количество людей благотворно влияет на расшатанное сознание, так что я даже осмеливаюсь расправить плечи, иногда проходясь кончиками пальцев по прохладной кирпичной кладке.
Обычно мысли в моей голове напоминают мне эту самую кирпичную стену: упорядоченные, они наслаиваются одна на другую, поэтому мне почти всегда удается вытянуть нужную информацию. Но сегодня определенно был не мой день: все кирпичи были свалены в одну большую кучу, совершенно беспорядочную и бесполезную. Это ввергало меня в некое подобие шока, заставляя идти как можно быстрее, как можно быстрее передвигать свои ноги-палочки, спускаясь по ступенькам в подземелья, с глупой надеждой все же не наткнусь на одну из змей. Я останавливаюсь лишь перед очередным поворотом, одним из последних, почувствовав, как кружится голова, прислоняясь к стене и пытаясь отдышаться.
Волк, ожидающий меня в комнате через пару метров, был определенно опаснее любой из змей.
Но я прекрасно знаю, что мне ничего не остается, как успокоится и идти дальше. Продолжать передвигать ноги, правда, уже не с присущей ранее быстротой, ведь теперь некуда спешить. Перед смертью не надышишься – убедились на собственном опыте, впрочем, наступать на грабли всегда было моим хобби.
* * *
Я стою неподвижно, надеясь на то, что мне идет быть статуей, почти не дышу, чтобы случайно не отвлечь Его от столь занятного времяпровождения, поэтому вздрагиваю от неожиданности, услышав вопрос в свою сторону.
Я медленно прохожу в кабинет, обдумывая ответ и пути отступления, тут же отвешивая себе мысленные пинки за отсутствие культурного поведения и, как следствие, наказание в кабинете зельеварения. Врагу не пожелаешь.
-Тебе действительно интересно или это все ради формальности? – ногти вжимаются в ладонь, оставляя после себя привычные углубления-полумесяцы, а я мысленно молюсь за то, чтобы меня прямо сейчас не вздернули за излишнюю фамильярность.